Во время избирательной кампании в Госдуму мне очень помогала моя борода

— Давайте начнем от исходной точки вашей биографии. С кельтского Артур переводится как «большой медведь». Откуда такое, отнюдь не самое популярное в России имя?

— Думаю, «виноват» роман «Овод». Я родился в Ленинграде незадолго до войны, в 1939-м, а в то время все им зачитывались. Вот и назвали меня в честь главного героя этой книги. А вообще-то я незаконнорожденный: ведь родители не состояли в официальном браке. Но отец меня признал, дал свою фамилию — между прочим, так получилось, что и он сам тоже был незаконнорожденным. Однако вместе мы не жили, поскольку у него была другая семья.

­— Ваш отец армянин. Почему он переиначил на русский лад фамилию?

— Подробностей этой истории я не знаю. Отец — Николай Гаврилович Чилингарян — в свое время был слушателем самого первого набора в Высшую партийную школу при ЦК партии. А тогда среди видных партийцев — уроженцев национальных республик было довольно распространенным явлением русифицировать свои фамилии. После окончания Высшей партшколы отец занимал достаточно серьезные посты. В Великую Отечественную воевал на фронте, уцелел, после победы вернулся в Ленинград. Он работал помощником председателя горисполкома, занимался вопросами архитектуры и градостроительства. Потом попал в фигуранты знаменитого «ленинградского дела», сфабрикованного сталинскими «органами», в 1954-м умер.

По материнской линии я из потомственных дворян — мой прадед Федор Болдырев даже был предводителем дворянства в Витебской губернии. Есть в роду и священнослужители. Один из них — митрополит Александр Введенский. Его сыновья — двоюродные братья моей матери — тоже стали священниками.

— Вы сами верующий?

— Да. Бабушка меня в детстве регулярно водила по религиозным праздникам в церковь… Во время блокады Ленинграда, которую довелось пережить в самом городе, при авианалетах мы спускались в подвал дома, причем всякий раз бабушка с собой брала икону. И нас как-то бомбы вражеские обошли стороной, хотя мы и жили в очень опасном месте: прямо напротив находилось здание военкомата, которое считалось особо важным военным объектом, и потому немцы его усиленно бомбили.

— Давайте начнем от исходной точки вашей биографии. С кельтского Артур переводится как «большой медведь». Откуда такое, отнюдь не самое популярное в России имя?

— Думаю, «виноват» роман «Овод». Я родился в Ленинграде незадолго до войны, в 1939-м, а в то время все им зачитывались. Вот и назвали меня в честь главного героя этой книги. А вообще-то я незаконнорожденный: ведь родители не состояли в официальном браке. Но отец меня признал, дал свою фамилию — между прочим, так получилось, что и он сам тоже был незаконнорожденным. Однако вместе мы не жили, поскольку у него была другая семья.

­— Ваш отец армянин. Почему он переиначил на русский лад фамилию?

— Подробностей этой истории я не знаю. Отец — Николай Гаврилович Чилингарян — в свое время был слушателем самого первого набора в Высшую партийную школу при ЦК партии. А тогда среди видных партийцев — уроженцев национальных республик было довольно распространенным явлением русифицировать свои фамилии. После окончания Высшей партшколы отец занимал достаточно серьезные посты. В Великую Отечественную воевал на фронте, уцелел, после победы вернулся в Ленинград. Он работал помощником председателя горисполкома, занимался вопросами архитектуры и градостроительства. Потом попал в фигуранты знаменитого «ленинградского дела», сфабрикованного сталинскими «органами», в 1954-м умер.

По материнской линии я из потомственных дворян — мой прадед Федор Болдырев даже был предводителем дворянства в Витебской губернии. Есть в роду и священнослужители. Один из них — митрополит Александр Введенский. Его сыновья — двоюродные братья моей матери — тоже стали священниками.

— Вы сами верующий?

— Да. Бабушка меня в детстве регулярно водила по религиозным праздникам в церковь… Во время блокады Ленинграда, которую довелось пережить в самом городе, при авианалетах мы спускались в подвал дома, причем всякий раз бабушка с собой брала икону. И нас как-то бомбы вражеские обошли стороной, хотя мы и жили в очень опасном месте: прямо напротив находилось здание военкомата, которое считалось особо важным военным объектом, и потому немцы его усиленно бомбили.

— Вопрос от «коллеги по бородатости»: когда завели себе бороду?

— Впервые я бороду отрастил, еще когда проходил самую первую морскую практику в училище. Мы ловили селедку в Атлантике, и бриться там было совершенно невозможно, просто негде: рыболовецкий траулер СРТ — суденышко маленькое, тесное. Потом сбривал, снова отращивал… Со временем растительность на подбородке стала неотъемлемым элементом моего имиджа. Не то что лень бриться — просто уже привык за долгое время к наличию бороды. Она была у меня и побольше, и поменьше, я ее регулярно подправляю... Когда баллотировался в депутаты Госдумы по Ненецкому автономному округу, понял, что борода мне очень помогает в избирательной кампании: именно по ней меня узнавали местные жители.

Правда, был момент, когда моя борода оказалась «под запретом». В 1965 году за проявленные организационные способности и активное участие в общественной жизни вашего покорного слугу — тогда молодого специалиста-океанолога полярной обсерватории в Тикси — избрали первым секретарем одного из якутских райкомов ВЛКСМ. Притом вышестоящие товарищи совершенно упустили из виду, что я не был членом КПСС. Беспартийный секретарь райкома — это вообще беспрецедентный случай, а тут еще нарушитель традиций вдобавок бородищей щеголяет, которая у якутов «не котируется»! В итоге первый секретарь обкома комсомола вызвал меня к себе и четко сформулировал первоочередные мои задачи: как можно скорее сбрить бороду и вступить в партию.

Даже во время работы на дрейфующей станции «Северный полюс-19» я как-то сбрил, помнится, бороду, усы, даже волосы на голове — чтобы лучше и гуще росли. Но недаром же у полярников существует строгое табу на бритье во время экспедиций. Считается, что нарушение этого правила может привести к неприятным происшествиям. На «СП-19» все именно так и произошло…

«Прыгающая» экспедиция

— Дрейфующая станция «Северный полюс-19» работала в 1969–1970 годах и была экспериментальной — комсомольско-молодежной. Меня назначили начальником станции. Старшие товарищи, опытные полярники, конечно, о нас проявляли максимальную заботу. Выбрали для размещения станции вроде бы сверхнадежное ледяное поле: размеры 8х12 километров, толщина льда — более 15 метров. И что же вы думаете? Наш могучий ледяной остров раскололся!

Это случилось в ночь с 4 на 5 января 1970-го. Раздался грохот, по льду пошли трещины, они «поймали» один из домиков, он стал проваливаться в пучину — едва успели эвакуировать находившихся там пятерых полярников. Огромный ледяной вал надвинулся на радиорубку и чуть не лишил нас связи с внешним миром. Мы начали оттаскивать палатку с запасным оборудованием на нетронутое еще трещинами место. В итоге все остались живы, и даже обошлось без принятия морских ванн. Один только наш экспедиционный любимец — щенок Жох — свалился-таки в образовавшееся разводье, но мы его подцепили веревкой с петлей на конце и вытащили… Наше огромное поле было разрушено, и члены экспедиции с уцелевшим хозяйством остались на небольшой ледяной площадке размером 300х500 метров. На наших глазах многие отколовшиеся куски льдины теряли остойчивость и переворачивались. При этом оказалось, что все они с «исподней» стороны были пронизаны метров на десять вкраплениями донного ила. Именно благодаря такой неоднородной структуре — а сверху ее обнаружить невозможно — наша суперльдина так легко и разрушилась. Пришлось перебираться на новое «место жительства»…

— Это самый экстремальный случай в вашей полярной практике?

— Были и другие. На протяжении долгого времени мы проводили так называемую прыгающую экспедицию: садились на самолете по всему Ледовитому океану, чтобы промерить с помощью погружаемых в воду приборов глубину океана и таким образом составить карту рельефа дна. Тысячи таких посадок на лед были… И вот результат перед вами — висит на стене кабинета: карта глубин Северного Ледовитого океана. Я руководил этим проектом, часть данных получена при моем непосредственном участии. Работа на одной из таких импровизированных измерительных станций едва не закончилась трагически.

Мы отправились тогда проводить измерения на самолете Ли-2. Оказалось, что номер этой машины «нехороший» — 04243: сумма цифр дает число 13. Я в глубине души почувствовал: что-то будет на сей раз не так, не все получится. Даже запретил ребятам своим фотографироваться у самолета, но… отвести беду не получилось.

Сели на очередной «точке» — за 80-й параллелью. Работали там, проводя замеры, часов 10–12 — лед толстый, глубина большая, чтобы опустить измерительную аппаратуру, нужно изрядно потрудиться. Наконец пришла пора взлетать. Я заранее попросил пилота накатать лыжами самолета взлетную полосу, но длина ее получилась не очень большая. Один раз попытались подняться в воздух, другой... На третьей попытке наш самолет все-таки оторвался ото льда, но, не успев набрать достаточную высоту, зацепился лыжами за верхушки торосов, потом ударился об один из них, самый высокий, крылом, рухнул на лед и загорелся. На борту нас было 10 человек — и все побились, порезались осколками стекла от расколоченных приборов, иллюминаторов. Успели выскочить, вытащили кое-что из багажа, в том числе ящик с продуктами... Пробовали тушить пожар, но практически сразу стало ясно, что Ли-2 уже не спасти.

Кое-как оборудовали «ледовый лагерь Чилингарова». Связи с Большой землей нет: рация погибла при аварии, однако там знают наши последние координаты, значит, должны выслать помощь... В общей сложности тогда пришлось прожить на льду около суток. Тревожно было, окружающие льдины все время потрескивали, в любую минуту могло начаться очередное сжатие, которое разрушило бы нашу площадку...

Через день к нам прилетел командир Нижнеколымского авиационного отряда Лев Вепрев. Вместе с его экипажем мы стали готовить более длинную полосу для взлета, поскольку со льдины предстояло подняться самолету с большим количеством людей на борту. В общем, взлетели благополучно. Добрались до Земли Франца-Иосифа и сели там у пограничников в Нагурском. Хозяева приняли нас очень гостеприимно, ну и выпили мы, естественно, — за то, что остались живы. Об этом случае мало кто знал, а я с той поры всегда крещусь перед тем, как сесть в самолет.

Вообще всякие аномальные, неожиданные вещи меня неизменно сопровождали в моих экспедициях.

— Вас можно назвать авантюристом?

— Характер у меня, безусловно, авантюрный. И многие из предпринятых экспедиций тоже можно, наверное, назвать авантюрами. Хотя и стараешься заранее просчитать, проверить, но далеко не всегда реально все предусмотреть.

Вот случай 13-летней уже давности. Мы организовали тогда перелет на Южный полюс на самолете Ан-3. Это наш знаменитый «кукурузник» Ан-2, только модернизированный. До той поры еще никому в мире не удавалось достичь южной макушки планеты на одномоторном самолете. Свой «Ан» мы доставили на шестой континент в полуразобранном виде, погрузив в отсек огромного Ил-76. Этот «грузовик» через Южную Америку добрался до Антарктиды, сел там на огромном леднике неподалеку от одной из наших антарктических станций. Мы подготовили Ан-3 к перелету и благополучно преодолели на нем 1100 километров до Южного полюса. Американцы, работающие на расположенной там антарктической станции, были очень удивлены: как это русские умудрились добраться сюда на такой «стрекозе»?! Мы с ними весьма мило пообщались, я позвонил с самой южной точки Земли в Москву — доложил президенту об успешно выполненном перелете, и мы стали готовиться в обратный путь. Пытаемся запустить мотор, а он ни в какую! Дело в том, что согласно правилам техники безопасности самолет можно заправлять топливом только при выключенном двигателе. А пока мы заполняли баки, мотор успел остыть. Экипаж у нас был украинский — с «фирмы» Антонова, очень опытные ребята, летчики-испытатели… Но им никак не удавалось запустить двигатель: на полюсе стоял изрядный мороз, да и высота более 4 тысяч метров! А ведь мы перед экспедицией специально летали на Памир, в Хорог, и там на такой же высоте отрабатывали нюансы работы с двигателем Ан-3, но, видимо, не все учли. Бились часов пять или шесть, но результатом стало лишь то, что в конце концов просто сожгли мотор!

Куда деваться, оставшись «безлошадными» аж на самой южной верхушке Земли? До базы, где нас ждет Ил-76, уж точно не добраться! Выручили американцы. Вроде бы проявили понимание, приютили у себя, потом на попутных рейсах переправили с полюса на свою прибрежную станцию Мак-Мёрдо. Оттуда на корабле — тоже на попутном — довезли до Новой Зеландии — именно через эту страну они проложили свои рейсы в Антарктиду. Нас всего девять человек было, валюты ни у кого нет, вдобавок только у двоих оказались при себе загранпаспорта — мы же планировали возвращаться обратно в Россию с ледника на Ил-76, а на Южном полюсе какие могут быть пограничные кордоны? Все одеты в «броневую» одежду, рассчитанную на суровые антарктические холода, — а тут пальмы растут, лианы… В общем, оказались мы в этом островном государстве какими-то бродягами-нелегалами!

Помогло наше посольство в Новой Зеландии. Оформили необходимые документы, купили нам спортивные костюмы. А главное — связались с российским авиаперевозчиком, с помощью которого мы и долетели в итоге до Москвы, проделав кружным путем такое длинное путешествие из Антарктиды…

А вслед за тем пришла весточка из США: американцы выставили нам за наше «спасение» счет на 30 тысяч долларов! И напрасно я пытался доказывать, что мы не занимали штатных мест на борту их самолетов и кораблей — ютились на свободных «пятачках» попутных рейсов, ночевали на палубе… В американских газетах началась настоящая разоблачительная кампания: мол, Чилингаров авантюрист — а я занимал тогда пост вице-спикера Госдумы, — воспользовался доверчивостью и отзывчивостью американских полярников, бросил свой сломавшийся самолет и загрязняет тем самым Антарктиду…

Ситуацию спас удивительный случай. Я о нем впервые рассказываю. Вскоре началась зимняя Олимпиада, проходившая в Солт-Лейк-Сити. Я был включен в российскую делегацию, отправившуюся в США. Во время пребывания там для нас организовали экскурсию в Лас-Вегас. И я, посетив один из залов игровых автоматов, выиграл 40 тысяч долларов! Свидетелем этого стал Михаил Викторович Шмаков — председатель Федерации профсоюзов России. Он попробовал было сыграть на этом автомате — и впустую. А я подошел — и выиграл такую очень крупную сумму! Из этих денег и заплатил по счету, выставленному американцами, раз уж они такие меркантильные.

— А «кукурузник» так и остался на Южном полюсе?

— Я потом три года не мог заснуть спокойно — все думал, как вытащить оттуда Ан-3. Наконец это удалось сделать благодаря помощи главы нашей крупнейшей газовой компании Миллера. Он выделил самолет, мы погрузили туда новый мотор для «кукурузника» и полетели в Антарктиду. Добрались до Южного полюса, смотрим: наш «Ан» американцы оттащили на задворки полярной станции. Там он и простоял все время на морозе, достигающем иногда минус семидесяти градусов. Но ничего непоправимого не случилось. Мы поменяли двигатель, благополучно запустили его и отправились на Ан-3 за 1000 километров — на американскую станцию Мак-Мёрдо, где загрузили «кукурузник» в Ил-76 и через Новую Зеландию переправили в Россию.

Бои на арктическом фронте

— Один из самых серьезных северных проектов, в которых вы принимаете участие, — оформление Россией заявки на присоединение территории арктического шельфа. Была информация, что она должна быть передана в международные инстанции до конца нынешнего года...

— Это очень важная задача. Мы уже один раз пытались подать подобную заявку, ссылаясь на ту самую карту рельефа дна Ледовитого океана, о трудной и долгой работе над которой я упоминал. Однако не получили в результате поддержки: у международных экспертов возникли определенные замечания. Они, в частности, указали, что в некоторых точках промеров требуется более точная привязка координат. В последние года три мы провели еще несколько экспедиций в Арктике — специально, чтобы исправить указанные недочеты… В работе над подготовкой итоговой заявки принимали участие правительство, «Роснедра», Министерство природных ресурсов… Все документы готовы, и сейчас мы изучаем перспективы такой заявки в связи со сложившейся международной ситуацией. В данное время она не самая благоприятная для России — в силу известных событий на Украине. Поэтому, чтобы действовать наверняка, не исключаю, что мы еще немного повременим и подадим заявку на шельф в 2015 году. Но делать это будем непременно.

Сейчас в Арктике активизировались многие страны. Смотрите: два канадских ледокола дошли до Северного полюса (хотя мы всегда считали, что только наши ледоколы способны на такое), норвежцы высадились в районе Северного полюса и организовали там дрейфующую станцию. А ведь за всю историю существования подобных станций (начиная с 1937 года) на арктическом льду кроме нас работали только американцы…

Мы в России видим это и не сидим сложа руки. Наша арктическая программа пользуется поддержкой правительства. Решено построить в ближайшем будущем три новых атомных ледокола, один из них уже заложен в прошлом году на верфи в Петербурге.

— На протяжении долгих лет вы занимаете высокие государственные посты в Госдуме, в Совете Федерации. Сейчас наступает переломный момент? Ведь с 1 октября вы уходите из сенаторов и начинаете работать в компании «Роснефть». Будете заниматься там арктическими проблемами?

— Во-первых, хочу подчеркнуть, что я всегда, будучи и депутатом Госдумы, и сенатором, все равно не оставлял Арктику. И сейчас я продолжаю быть спецпредставителем Президента РФ по международному сотрудничеству в Арктике и Антарктике. Во-вторых, для меня очень важен тот факт, что мне — в мои-то 75 лет! — предлагают идти на конкретную хозяйственную работу. И никакие большие деньги на самом деле меня в данной ситуации не привлекают. Поэтому, как только мне предложили войти в совет директоров компании, я согласился. Это дает мне шанс еще лет пять (по крайней мере я так думаю, анализируя свое нынешнее физическое состояние) своими профессиональными знаниями и именем своим помогать делу освоения Арктики. Я уже побывал с Игорем Ивановичем Сечиным на арктической буровой платформе… Сейчас непростые времена, связанные с пресловутыми санкциями против России, и тем более я должен быть на переднем крае «арктического фронта».

— Есть ли у вас какие-то конкретные задумки в плане продолжения экстремальных экспедиций?

— Мы с Федей Конюховым думаем о погружении в самую глубокую точку Мирового океана — на дно Марианской впадины. Это почти 11 километров! В нашей команде единомышленников и Анатолий Сагалевич, который является выдающимся современным исследователем подводных глубин, и тульский губернатор Владимир Груздев.

— Речь идет о создании специальной глубоководной техники?

— Да, реально нужен аппарат, способный спуститься на такую огромную глубину с 2–3 членами экипажа. В России вполне можно построить такой. Я уже обсуждал это с ведущими специалистами конструкторского бюро, которое занимается подводными работами. Хочу отметить, что будущая экспедиция должна быть осуществлена не на государственные деньги, а на средства спонсоров, — так же, как и все другие экспедиции, которые я до сих пор организовывал.

— Члены семьи знаменитого полярника Чилингарова бывали на маковках планеты? Полярная династия состоялась?

— Сын Николай побывал и на Северном, и на Южном полюсах. Жена Татьяна Александровна и дочь Ксения добрались лишь до северной макушки — в качестве туристов. А что касается династии — не получается. Сын предпочел заниматься бизнесом, дочка получила профессию журналиста, а сейчас увлеклась проектом по изготовлению полярной одежды. В том числе налажен выпуск маек с портретами наших известных полярных исследователей. Ну, это хоть отчасти можно считать продолжением отцовского дела.

— На прошлый юбилей ваши друзья сделали вам необычный презент: подарили горную вершину. Скажите, каково это — знать, что на карте в классификаторе альпинистских маршрутов есть гора высотой 3366 метров, названная твоим именем?..

— Действительно, группа альпинистов специально совершила первовосхождение на одну из безымянных до той поры вершин на Алтае и, пользуясь соответствующим правом, присвоила ей имя, назвав в мою честь. Подниматься на эту гору я не собираюсь, но всегда приятно, когда твое имя остается запечатленным где-то. Вот в Тикси, например, где я, будучи еще молодым, проработал несколько лет научным сотрудником, ледовым разведчиком, комсомольским секретарем, есть, оказывается, улица Чилингарова, а на ней построен современный спорткомплекс. Я туда прилетел не так давно и увидел. Да, это приятно. Однако такой самоцели — выпятиться, увековечить себя в веках — я никогда перед собой не ставил.

Источник: Московский комсомолец